Шагнешь к людям - назад не воротишься…

 

Маскалюха присела, укрываясь в кустах за раскидистым деревом. Ветки ольхи скрывали большую часть поляны, окруженную массивными соснами. Самое удобное место - отсюда видно гулянье смертных. Темнота не мешала, ведь яркие всполохи хорсовой[1] силы поднимались вверх - выше человеческого роста, но чуть ниже молчаливых детей лешего[2]. Никогда прежде не видела подобного. Силен род людской, раз управляет мощью одного из богов. Хотя он не раз выходил из-под их контроля и творил, что вздумается – выгорали местами и леса, и поселения самонадеянных человечишек.

 Маскалюха, вслушиваясь, затаилась. Девки небольшими группами болтали и заразительно хохотали - их смех подхватывался соседками и летел, теряясь в сумраке леса. Странные наряды. Длинные и неудобные... Как в таком можно ходить? Мешается, болтается, по земле волочится. Бегать трудно, а как через кочки и камни перепрыгивать? По деревьям лазить? Непутевые людишки… Еще и на ноги нацепили странные штуки. Маскалюха бросила взгляд на свои босые ступни и поиграла пальцами. Зачем красоту прятать? Если одеть, так ведь ничего не чувствуется. Видимо, совсем онежились - сыра земля им негожа. Правы подружки – анчутки[3], слабый нынче народец. Давить его, пока не окреп и еще более не расплодился. Хотя, сколько на себя не смотрела в отражении воды, с людьми очень похожа. Мавка, она и есть мавка. Почти один в один человек - руки, ноги, голова, то же тело… Все от того, что кровь смертных с помесью всяких народов  - свояков и чужих.

Глубоко вздохнув, Маскалюха прижалась к ольхе, всматриваясь в существ. Забавные. Висячее тряпье их не портит. Даже если признаться, выглядит завораживающе – в нем люди смотрятся прямыми, стройными и высокими, будто молодые осины. Волосья прибраны в колосистые змеи, болтающиеся на уровне пояса, перевязанные цветными полосками. Что за невидаль? Дотронулась до своих. Они распущенные - не мешают. Маскалюха хмыкнула. Странные люди, но притягательные, хотя непонятно чем. Почесала затылок – вроде жизнь хороша! Есть все, что нужно – лес, деревья, реки, озера, болота, другие мавки, лешие, водяные, анчутки... Так нет же… тянет к этим негожим, злобным, глупым созданиям. Что же в них такого? Вразумительного ответа не приходило. Недаром слыхала об уйденышах.[4] Маскалюха вздрогнула - одна из девок, схватив другую, потащила к костру. Остановившись, затянула протяжную песню. Ее подхватили остальные, окружая полыхающего Хорса и держась за руки.

Звучание манило, вынуждая замирать - красиво получается у них издавать эти переливы! Да и сами они не так уж безобразны, как баить[5] матька,[6] а она обычно не баснословити.[7] Хотя, за ней виднелось - могла… Не любила смертных – больно много расплодилось, и к тому же жития от них не было. Они и с себе подобными гадко поступали, не то, что с иными... Гоняли, били, издевались, если им попадись под руку.

Жар огня пугал. Как же люди его не боятся? Если полыхнет – прыгнет на сучок, разойдется по лесу – не остановишь. Песни сменялись одна за другой, Маскалюха с замиранием сердца слушала. Уйти! Нет… Оставалась, продолжая рассматривать непонятное таинство,  веселившее смертных. Позади раздался треск и громкие низкие голоса. Это что за диво? Маскалюха не удержалась и упала навзничь. С ее стороны приближались люди похожие на девок, но с грубыми лицами, в плечах больше, ростом выше. Балахоны короче и подвязанные веревками, а чуть ниже странные тряпки скрывали ноги…

Многие, как и девки – с лысыми подбородками, а у некоторых – волосатые, как у леших. Матька кличила таких людишек: «Мужики!» Хозяин, только бабский. Баила, что они ленивые и трусливые, словно боюны[8].

- Девки быстро разбегайтесь! – прозвучал грубый голос, который сменил девичий задорных смех, летевший с поляны. - Мы идем, и нам на пути не попадайся!

Маскалюха покосилась на суету возле костра - девки с визгом бросились врассыпную.

От криков заложило уши, смертные носились как угорелые. Шквал звуков сливался с дружным гоготом мужских голосов. Они стремительно приближались, будто стало молодых туров сносящих преграды – с треском ломая кусты. Маскалюха, оглядываясь, вскочила. Бежать некуда – она окружена визжащими девками и бегущими мужиками. Выбрав наименьшее из зол, бросилась наутек – к костру. Перескакивая через камни и бугры, проломилась сквозь кусты и замерла возле божественно играющего Хорса. Как же он красив и свиреп! Почерневшие сучья потрескивали, объятые огнем. Языки подрагивали, выпуская сноп кранных искр. Жаль, но природа такова – выживает сильнейший. Сердце болезненно защемило – мерзкие людишки! Заполонили землю, вымещают, выживают других, уничтожая все на своем пути. Права матька, уничтожить их мало!

Волнение накатывало все сильнее. Маскалюха обернулась и упала, придавленная огромным телом - бородатым мужиком. Отбивалась, что есть мочи. Кусалась, толкалась, била, царапалась – все тщетно. Дыхание смертного вырывалось с клокотом  - резкий запах ударил по носу. Маскалюха не усмирялась, вцепилась зубами в руку чужака. Тряхнуло так, что они клацнули от удара подбородком о собственную грудь. Подбросило вверх и она заколошматила по спине бугая. Он словно не замечал – удерживал крепко и шел упорно… Мимо пробегали мужики и смеющиеся девки. Падали, кувыркались, а кто-то, как и она, бултыхались уже на плече. Вот только в отличие от нее смеялись, будто это весело, когда тащат, куда непонятно.

Голоса смолкали, тишина успокаивала. Маскалюха притихла, вслушиваясь в мирное сопение смертного. Треск веток озвучил, что человек проломил очередные кусты – она обессилено смотрела на удаляющуюся кромку леса. Родного и теперь такого далекого… Оставалась надежда, что темнота спасительной дымкой скроет истинное лицо от слабого людского глаза. Хорошо бы, иначе в костре гореть... Так свояки поговаривали. Зря, близко к селению смертных подобралась. Раньше страх, что убьют, пересиливал желание увидеть, а теперь поневоле здесь… Замелькали странные постройки из деревьев. Высокие – выше человеческого роста. Что смертные сделали с детьми лешего? Непросто убили –  измывались – общипали от веток и взгромоздили друг на дружку. С выемками, в которых сверкал огонь – он подрагивал, извивался… Вокруг загадочных творений человека, ограждение из крупных переплетенных суков…

Мужик пыхтел сильнее, упорно продолжая тащить. Лишь бы других не встретить! Веселый людской смех прорезал сравнительную тишину поселения. За что боги гневились? Хотя больше походило, что издевались и насылали новое испытание. Голоса приближались… Маскалюха, затаив дыхание, с удивлением рассматривала, как мимо пробежали полуголые девки и мужики, даже не обратив внимания на ношу свояка. Нос заложило от резкой волны того же сладковатого запаха – медовуха! Матька изредка давала пробовать. Сильное зелье - в голову било враз… Мир вращался, земля выпрыгивала из-под ног.

Бугай свернул к постройке. Тихо скрипнуло – ужас подкатывал… Закричать? Кто поможет? Убьют тотчас! Куда тащит? Что собирается делать? Поведение как у леших в брачный период. С детства выучила, лучше бежать, куда глаза глядят, чтоб не попасться им на глаза. Ох, так ведь он… Рот раскрылся прежде, чем поняла, что творит. Маскалюху вновь дернуло и окатило морозом – она, захлебываясь, отчаянно забарахталась в ледяной воде. Вынырнув, зашлась кашлем. Мужской гогот резанул по ушам и за плечи грубо ухватили. Снова подбросило и перекинуло через плечо… Жаркое тело смертного спасало от холодного воздуха, охватившего после купания. 

Вновь несли...

- Не терплю бабский смех и крик. Еще пискнешь, вновь в бочку окуну, – громыхнул мужик и Маскалюха, даваясь слезами, сжала зубы до скрипа.

Деревянный стук напугал, она дернулась – носа коснулся приятный запах сена. Упала на мягкое и сверху навалилось тяжелое тело мужика. Он пыхтел как вепрь. Маскалюха спихивала его с себя, пиналась, кусалась, но человек будто не замечал…

 

Протяжное пение, которое раньше еле долетало до ближних убежищ в лесу, раздалось над ухом. Маскалюха распахнула глаза и села. Птицы! Это птицы так поют! Вот оно как! Живность важно прохаживалась рядом. В пестром одеянии с красочным длинным хвостом. Загривок нахохлен… Птица остановилась и, подняв голову, вновь запела. Маскалюха зажмурилась - память возвращалась так же быстро, как с приходом лета выходит вода из берегов. Жутко, что вчера случилось! Грубости смертного причиняли боль и вместе с тем доселе не испытываемое удовольствие. Тело приятно ныло от тисканий. Она покосилась на бородача – он, раскинув руки, мирно спал. Маскалюха откатилась от жаркого существа. Нужно бежать пока не поздно!

- Эко как я вчера, - хриплый голос заставил замереть. – Ты хто? – мужик потянул обратно и, увалив на сено, рассматривал из-под прищура серых глаз. Хмурил светлые густые брови. Морщил крупный нос. - Не упомню тебе в нашем хуторе… Да, видать сильно вдал, раз такую убогую уволок. Или эть я тебе так? Но ничего, – отмахнулся он. - Судьба - дело не глаз, а провидения. Сослепу зачастую правильнее выходит. Ярило помогает всем… - Его лицо смягчилось: - А ты мне уже нравишься. Как я и хотел. Вчера отбивалась так, что желание разыгралось – кусалась, пиналась, как ни одна наша, а поутру тихая – молчишь. Клад, а не баба. Есть за что подержаться, в руке сжать. Если еще и по хозяйству справишься, так значит, Ярило меня не подвел. - Мужик столкнул со снопа и от его звонкого удара по заднице в ушах зазвенело. - Подь в хату, хозяин жрать хочет. - Маскалюха ойкнула и, потирая ушибленное место, поплелась прочь. - Слышь, в хате глянь, может, что найдешь надеть, а то, я и одежду твою не вижу. Видать, сильно вчера разошелся… Странно, даже кусков не осталось. - Он с неподдельным удивлением зыркал по сторонам.

Маскалюха обхватила плечи руками и ступила за порог. Выглянула за сени – никого, быстро добежала до массивной постройки и остановилась перед выемкой, затворенной громоздкой поделкой из дерева. Обернувшись, всмотрелась в зеленеющую полосу родного дома – лес расцветал, наливался красками, оживал под напором восходящего светила, размывающего линию земли и неба огненным светом, но он не манил… Больше… Там не примут. Свой среди чужих, чужой среди своих. Отныне так! Остаться со смертным грубияном, познать новую жизнь, очеловечиться… Это грело душу… Вот она судьба – другая и желанная.